– Не-е-е, – снова энергично отказался парень.

– Да что ты все мычишь?! – возмутился князь. – Тебя награждает княгиня, держи! – И, взяв его руку, вложил в нее деньгу.

Гол еще сильнее покрылся пятнами. Пот полил с него ручьем.

– Скажи, Гол, вот когда на вас напал ворог, вы преследовали его?

– Ага…

– И Аскольд преследовал?

– Ага…

– Ну и хорошо. Ступай… Эй! – крикнул Всеволод.

Вошла служанка, которая привела Гола.

– Проводи, – коротко приказал князь.

Парень, облегченно вздохнув, направился к выходу.

– Вот так, – заговорил Всеволод, оставшись наедине с сестрой. – Гол, как ты слышала, подтвердил, что Аскольд покидал дружину. Выбрав удобный момент, он под видом погони бросил дружину и, догнав Нестерку с Василием, поубивал их. Все это ты должна рассказать своему мужу.

И брат с сестрой понимающе улыбнулись другу другу.

Глава 31

Если въехать в город через восточные ворота, то на пути встретится Ильинская церковь. А на противоположном конце улицы располагалась корчма старого жида Елифаза. Слава о ней разнеслась далеко за пределы города. Уж больно отменной была здесь бражка. Хватнешь братину – душа взыграет! Не уступал и медок. И хмелен, и сладок был он. А хмель особая: голова ясная, да ноги не слушаются. Потеха! А еще умел старый жид так приготовить мясо, что аж дух захватывало. Золотистой корочкой покрыт кусок мяса. А запах – слюной захлебнешься! Режешь мясо – нож легко идет, а развалишь – кровинки, как пот, выступают. Ешь и наесться не можешь.

Пропустишь вторую братину – душа еще чего-то захочет. Хорошо знал старый Елифаз человеческие слабости, вот и соорудил потому несколько опочивален. Многие оставляли тут не только кошельки, но и сердца…

Однако купцы любили эту корчму. Въезжая в город, они прежде всего заходили в церковь и клали поклоны Николаю Угоднику, который спас их в пути от разных несчастий. Неистово покрестившись, они потом добирались до корчмы Елифаза, чтобы забыть обо всех своих дорожных тягостях.

И в этот день народу в едальне было полным-полно. Как всегда, собрались купчины со всего бела света. Из Мурома, Коломны, Смоленска, даже из далекой Мордовии…

В этот вечер соцкий Акила в корчму отправился пораньше. Как частый посетитель, он давно усвоил, где, кто и как рассаживается, что пьют и едят. Вои, как правило, у входа. На столе у них брага в жбанах да куски жареного мяса. Дальше – покладники, кличники, конюшие, стольники, мечники, седельники… Народ побогаче, и мясо пожирнее. Десяцкие и соцкие поближе к углу лепились. Стол тоже так себе: бражка, медок, квас, мясо, хлеб. А в другом углу – купечество. Чтобы они – никого и их – никто. Там уж стол ломился. Для них у Елифаза и заморские лакомства находились.

Но пуще всего любил Акила купцов послушать. Он хорошо изучил их повадки. Вначале – знакомство. Разговор о делах. Кто как торгует. На чем прибыль имеет, на чем убытки терпит. Подпив бражки с медком, купчины приступали к следующему этапу. Речь заходила о том, кто на дорогах встречался, кто, как и с кем сражался. Пили за победителя, жалели поверженных. После этого для Акилы наступал самый любимый момент. Доходила очередь до баек о бабах. Какой-нибудь купчина в подпитии начинал смачно описывать свои похождения, и хохот стоял на всю едальню.

Этим вечером, однако, разговор пошел по новому руслу. Все чаще слышалось «татары», «татары»… Навострил соцкий ухо, братину отставил. Какой-то рыжий купец говорит: «…брыд стоит по всей Мордовии… Куда ни сунься, везде татары. Еле ушел от них». В разговор встревает другой купчина. Борода всклочена, лицо потное, кафтан давно под ногами валяется:

– Что ты нам о Морде какой-то? На Русь полезли! Город…

Кто-то хлопнул дверью, и соцкий не разобрал название. Некоторые за столом стали возмущаться:

– Опять, гады, на Русь ползут…

– Сейчас начнется, – вздохнул тяжело седовласый старец.

– Стоп, други именитые, – пробасил представительный купчина, подняв руку.

Чувствуется, что он над сотоварищами какую-то власть имеет. Прежде всего бросается в глаза его высокий, открытый лоб. Удлиненное лицо приобрело строгое выражение, взгляд пристальный, требовательный.

– То, что вы поведали, – он кивнул на словоохотливых купцов, – сегодня уже не так страшно. Проба сил, что называется. Мускулами поиграли. Ждать, значит, нам след гостей незваных. Бражничать да калякать попусту нету времени у нас, други.

Желание сидеть с братиной у Акилы пропало. В голове мелькнула мысль: «Знает ли об этом мой князь? Как жаль, что он сейчас в отъезде. Ну, ничего, я всех постараюсь опередить. Пусть видит, что не зря именно меня назначил соцким».

Бросив деньгу на стол, Акила с испорченным настроением оставил корчму.

Глава 32

Хан вернулся в Орду с сердцем, переполненным радостными чувствами от увиденного. И в то же время из головы не выходил разговор с Субудаем. «А почему не Киев? – вертелось в голове. – Великий Джихангир говорил, что неожиданность – залог победы. Да, осторожен старик, этого у него не отнимешь. Но нельзя же так перегружаться своей осторожностью! Тем более у нас такое войско! Молодец Менгу, вон сколько туркменских воинов привел. Нет, – убеждал себя Батый, – надо идти на Киев!» С этой мыслью он и заснул.

А утром, открыв глаза, прежде всего увидел терпеливо сидящего подле него Субудая. Хан поднялся и, усмехнувшись, произнес:

– Ты пришел сказать, что согласен идти на Киев?

Багатур хитро прищурился.

– Мой лучезарный повелитель, – склонил он голову до земли, – я понимаю, что твое сердце разрывается от счастья видеть такое войско. И ты знаешь, что сегодня в мире нет такого врага, которого бы мы не одолели. Но, о великий и непобедимый, опыт злого города говорит о…

Напоминание о Козельске вывело хана из себя.

– Ты забываешься, богол, – перебил он старика. – Раз так, соберу курултай. Пусть юртджи решат наш спор.

– Яшасын, ан-Насир (Да живет победоносный)! – Субудай сделал несколько поклонов, кряхтя поднялся и, в сопровождении своих тургаудов, удалился.

На совете собрались, помимо Батыя и Субудая, тайджи (царевичи) Шебани, Хайдар, Гуюк, Буджек и Менгу, а также тысяцкие Кучержа, Бердибек, Байдера, Абдула и Бахадур Бектут. Они расселись кружком на мягких шелковистых шкурах. Только под шкурой Батыя лежала специальная подстилка, благодаря которой он казался выше остальных. За его спиной сидел сын Тутукан. И лишь один Субудай устроился за чертой круга, на некотором отдалении.

Обсуждение начал Шебани. Кривые ноги с мощным торсом делали его фигуру излишне приземистой. А голова, покрытая черными смолистыми волосами, с полными щеками и маленьким носом, походила на шар. Его чекмень был расстегнут, и под ним виднелась урусовская поддевка из светло-зеленой бумазеи.

– Ан-Насир, – торжественно проговорил он, повернув голову в сторону Батыя и слегка ее склонив, – уррагх (вперед) на Киев. – Произнеся это, он опустился на шкуру и сел поудобнее, подобрав ноги калачиком и приняв гордую осанку.

Все тайджи согласно закивали. Тысяцкие же сидели как изваяния. Батый каждого удостоил взглядом, но те даже не пошевелились, устремив немигающие очи в стены ханского шатра.

Молчание затягивалось. Наконец поднялся Бектут. Пошевелив могучими плечами, как бы сбрасывая невидимый груз, он сказал:

– Мунке-Сал (Вечный и умный), нухуры (воины) ждут слово Субудая.

Полководец, однако, не повел и глазом, сохраняя полную отрешенность. Батый понял: Субудай не может ему простить, что он назвал его боголом. На мгновение хан представил, что остался без преданного ему старика, лишь с этими шакалами, которые спят и видят, как бы занять его место. Лицо его нервно дернулось.

– Мы ждем, ан-Насир, – обращаясь к Субудаю, произнес Батый.

Царевичи недовольно зашевелились – это имя может носить только один! – но под грозным взглядом повелителя быстро усмирились. Куда денешься – кругом грозные ханские тургауды! Стоит владыке только бровью повести, и любому не сносить головы.